Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 4. Барух (Бенедикт) Спиноза
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Барух (Бенедикт) Спиноза. — Философ. Родился в 1632 году в еврейской семье в Амстердаме. Здесь же он закончил еврейское
училище. В 1656 году за отход от традиций иудаизма раввины прокляли его и
объявили отлучённым от народа Израиля.
Спиноза прожил всю жизнь в
Нидерландах. Он зарабатывал шлифовкой линз и довольствовался самым малым. В течение двадцати лет он страдал
от туберкулёза и умер в 1677 году в Гааге.
При жизни Спиноза опубликовал
два сочинения: в 1663 году —
«Основы философии Декарта, доказанные геометрическим способом» с указанием
своего имени и в 1670 году — «Богословско-политический
трактат», изданный анонимно. О публикации остальных трудов Спинозы уже после его смерти
позаботились друзья. В 1673 году «Богословско-политический
трактат» был запрещён в протестантских Нидерландах как сочинение богохульное и подрывающее основы христианской веры,
а вскоре и католическая церковь включила труды Спинозы в Индекс запрещённых книг.
*
Барух Спиноза обучался в еврейской школе и был незаурядным,
любознательным мальчиком. В пятнадцать лет он хорошо знал Библию и Талмуд. Раввины видели в нём будущее светило
иудаизма, но рамки богословия оказались для юноши тесными. Знакомство с философскими
трудами требовало знание латинского языка, и
Спиноза, уже владевший многими языками, начал осваивать латынь. Он поступил в школу амстердамскогo
учёного и врача Франциска ван ден Эндена.
Этот свободомыслящий человек не только преподавал ребятам латынь, но
знакомил их с произведениями гуманистов и с последними научными
достижениями. Во многом благодаря его
влиянию мировоззрение Спинозы вышло далеко за пределы интеллектуальной сферы
иудаизма. Местные ортодоксы впоследствии обвинили Франциска ван ден Эндена
в порочном влиянии на молодёжь. Он уехал
из Амстердама и обосновался во Франции, в Париже, где был
казнён.
Прочёл ли Спиноза труды Декарта в школе Франциска ван ден Эндена или же
познакомился с ними раньше — неизвестно, но это чтение произвело решающее
влияние на образ мыслей молодого иудея.
Прежде всего, он усвоил один из главных принципов Декарта: никогда не признавать истинным ничего, что не
представляется очевидным. Но в отличие
от Декарта, который не подвергал сомнению вероучение церкви, Спиноза, честный,
бескомпромиссный человек, был до конца последовательным в своём решении. Он осознал надуманность многих вероположений
и тщетность обрядности.
Спиноза стал редко бывать в синагоге. Двое сверстников спровоцировали его высказать
суждения о вере и донесли на него раввинам.
Вольнодумца вызвали на допрос.
Угрозы отлучения от общины не подействовали на него. Однако раввины не хотели скандала; они,
видимо, опасались вызвать недовольство властей города и правительства Нидерландов. И в самóй иудейской общине Амстердама, и за её пределами ещё
хорошо помнили историю с отлучением Уриэля Акосты: прошло всего лишь пятнадцать
лет после его самоубийства.
Достоверно известно, что раввины предложили Спинозе
ежегодную пенсию в тысячу гульденов, с тем чтобы он появлялся в синагоге и
соблюдал традиции иудеев. Спиноза
категорически отверг этот подкуп.
Раввины и обыватели считали его богохульником. Однажды фанатик бросился на него с кинжалом. Спиноза успел увернуться от удара — лезвие
разрезало одежду. Не дожидаясь худшего,
он сам покинул общину и поселился в деревне невдалеке от Амстердама. Летом 1656 года раввины объявили Спинозу
отлучённым от народа Израиля, прокляли его и запретили иудеям любое общение с
ним.
*
Спиноза воспринял весть об отлучении очень спокойно. С этого времени он подписывал свои письма
именем Бенедикт. Он научился шлифовать
увеличительные стёкла и этим зарабатывал.
В продаже линз ему помогали друзья.
Около четырёх лет Спиноза прожил в деревне, где
обосновались коллегианты — христиане протестантского толка. Их верования допускали широкое разнообразие
мнений. В религиозной жизни они
обходились без священников. Находясь
среди коллегиантов и квартируя в доме одного из них, Спиноза мог спокойно
заниматься своими интеллектуальными трудами.
Он симпатизировал этим добродушным людям, и когда домовладелец, у
которого он снимал комнату, перебрался в общину коллегиантов Рейнсбурга,
Спиноза последовал за ним.
За время жизни в деревне под Амстердамом и в
Рейнсбурге Спиноза написал «Трактат об усовершенствовании разума»,
который остался незаконченным, а также «Краткий трактат о Боге, человеке и его
счастье». В первом из них Спиноза, во
многом следуя за Декартом, рассказал о своих поисках надёжного метода
познания. Оригинальных мыслей в этом
труде Скрижаль не обнаружил, но решил, что иначе и быть не могло: автору не
исполнилось и тридцати лет. И только за
чтением «Краткого трактата о Боге, человеке и его счастье», завершённого
приблизительно в то же время — около 1660 года, — Скрижаль понял, что недооценил
возможности молодого философа.
*
Существует только одна субстанция — Бог, утверждает
Спиноза в «Кратком трактате». Все вещи в
природе объединены в одном целом, в Боге — в совершенном, бесконечном существе,
которое можно охарактеризовать как всё-во-всём.
Иными словами, вне Бога нет ничего.
Людям известны только два свойства Бога — мышление и
протяжение, продолжает Спиноза. Предвидя
возражение, что вменять Богу атрибут протяжённости означало бы признать
возможность деления Бога на части, Спиноза привёл пример с водой: деление воды
является делением только меры, но не субстрата; вода остаётся водой. Другой атрибут Бога, мышление, Спиноза не
отделял от мышления разумных существ.
Более того, он пишет, что Бог проявляет себя только через разум людей: «II.24 ...Богу нельзя приписать никакие способы
мышления, кроме тех, которые присущи его созданиям». Бог открывается не в словах, не в вещах, не в
знамениях, не в чудесах — чудес не бывает; сущность Бога открывается только
разуму человека.
В «Кратком трактате» Спиноза утверждал и то, что все вещи
необходимы и совершенны; добро и зло — это модификации мышления: в природе не существует ни добра, ни зла; понятия «хорошо» и «плохо»
находятся в нашем уме.
Человек, осознающий, что он — часть
Бога, понимает и то, что его любовь — есть любовь к Богу. По отношению к Богу человек является также
слугой, чьё высшее призвание и совершенство состоит в исполнении своего долга:
«II.18 Так
как человек составляет часть природы, он должен следовать законам природы; это
и есть богослужение. И пока он делает
это, с ним всё хорошо». Спасение и вечное блаженство достигаются
именно такой самоотдачей, которой движет любовь.
Убеждённость Спинозы в бессмертии души
не имела ничего общего с религиозными догматами. Душа, соединённая только с бренным телом,
должна быть также преходяща, считал он. Однако у человека есть второе
рождение, которое происходит через познание Бога и ведёт к любви. Душа, связанная с неизменным, сама является
неизменной, и следовательно не может погибнуть.
Высшим родом познания Спиноза назвал
познание Бога, которое возможно только через соединение с Богом; в этом и
состоит блаженство человека. Причём Бога
вовсе необязательно познать таким, каким он есть на самом деле, — достаточно
познать его в некоторой степени. Поясняя
свою мысль, Спиноза заметил, что человек знает своё тело тоже лишь частично, но
это не мешает единению с ним. Тело —
есть первое, что познаёт и любит человек.
Но эта любовь отступает, когда душе открывается лучшее,
всесовершеннейшее: душа может соединяться с Богом ближе, чем с телом, и
способна как бы освобождаться от
плоти. В этом слиянии любовь и
любимое становятся неразделимыми. «II.5 Поэтому
всегда несчастен тот, кто соединён с преходящими вещами», — заключил Спиноза.
Так как людям надлежит изменять всё
существующее к лучшему, никогда нельзя питать ненависти к кому-либо; ненависть
всегда направлена на разрушение, ослабление и уничтожение, утверждает Спиноза в
«Кратком трактате». Человеку следует
освободиться и от печалей. Унывает тот,
кто неправильно пользуется разумом — кто не стремится познать Бога, высшее
благо.
Спиноза был цельным человеком. Он жил так, как советовал жить другим. В письме
богослову-кальвинисту Виллему ван Блайенбергу,
датированном 28 января 1665 года, он сообщал, что проводит свои дни не в печали
и воздыханиях, а в спокойствии и радости,
поднимаясь в познании с одной ступеньки на другую.
*
Самая ранняя биография Спинозы была написана вскоре после
его смерти. Автором её принято считать
Жана Лукаса — ученика Спинозы. Другим,
более полным источником сведений о его жизни служит очерк пастора лютеранской
церкви Иоганна Колеруса. В 1693 году Колерус поселился в Гааге, в том же доме, в той же комнате, где
одно время жил опальный философ. В своих
проповедях Колерус выступал с опровержением взглядов
Спинозы и видимо с той же целью написал его
биографию. Материалом ему послужило общение с людьми, которые знали
философа. Если Лукаса можно заподозрить
в преувеличенном восхвалении своего учителя, то лютеранскому пастору такую
предвзятую симпатию к Спинозе приписать никак нельзя: Колерус называет его суждения нечестивыми, нелепыми, видит в них жалкие выдумки и
богохульство. «Да поразит Господь тебя, сатана, и
сомкнёт твой рот!» — вырвалось у него по поводу сказанного Спинозой о
свободе понимания Священного Писания. «Слыхал ли
кто-либо среди христиан такие мерзости!» — возмущался он суждением
Спинозы о природе души. Однако пастор
был совестливым человеком и честно поведал в своём труде всё, что узнал о жизни
Спинозы. Противоречий между рассказами
Лукаса и Колеруса в описании характера философа Скрижаль не увидел, из чего он
сделал вывод, что сведениям обоих биографов можно вполне доверять.
Колерус сообщает, что Спиноза был от природы хилого, болезненного сложения и более двадцати последних
лет жизни страдал туберкулёзом. По
свидетельству Лукаса, Спиноза с юношеских
лет учился терпеть страдания, а к концу жизни его недомогания сделались почти
беспрерывными. Тем не менее Спиноза
всегда находился в ровном расположении духа, был прост, приветлив в общении и
остроумно шутил. «Он
превосходно умел господствовать над своими страстями.
Его никогда не видели ни сильно опечаленным, ни особенно весёлым», — пишет Колерус. А когда Спиноза,
случалось, выдавал каким-то образом своё огорчение, он удалялся, чтобы не
смущать окружающих. Его быт и пища были
более чем скромными. «И хотя друзья
часто приглашали его поесть вместе с ними, он предпочитал свою скудную пищу,
которую имел дома, вкусному обеду за счёт другого человека», — сообщает Колерус.
Денег Спинозе едва хватало, чтобы сводить концы с концами, но он лишь подшучивал
над трудностями своего материального положения.
«...У него
было достаточно друзей, которые предлагали ему свои деньги и всяческую помощь,
но он был от природы очень неприхотливым, мог довольствоваться малым и не хотел прослыть
человеком, способным хоть раз воспользоваться чьими-то средствами», — рассказывает Колерус. По
свидетельству Лукаса, Спиноза даже помогал другим: «Живя
в крайней нужде, он оставался великодушным и щедро делился со своими друзьями тем малым, что имел, как будто жил в
роскоши».
Симон де Фрис — один из учеников и друзей Спинозы — попросил его однажды
принять в подарок две тысячи флоринов.
Пастор Колерус рассказал то, что услышал от домовладельца у которого
квартировал этот бессребреник: «Спиноза в присутствии хозяина дома вежливо уклонился от
принятия этих денег, объяснив, что он ни в чём не нуждается и что получение
такой большой суммы неизбежно отвлекло бы его от занятий». Симон де Фрис был неженатым и
бездетным человеком. Перед смертью он
хотел завещать Спинозе всё своё имущество, но Спиноза отказался стать
наследником и уговорил друга оставить всё ближайшему родственнику — брату. Фрис так и сделал, но оговорил в завещании,
что его брат должен выплачивать Спинозе пятьсот флоринов в год. Колерус сообщил далее, что Спиноза не
согласился принять такую сумму, найдя её слишком большой, и уменьшил её до
трёхсот. Симон де Фрис умер в 1667 году,
так что в течение последних десяти лет жизни Спиноза скорее всего получал эту
пенсию. Он делил своё время между
философскими трудами и шлифовкой линз.
Вдыхание стекольной пыли только усугубляло его болезнь лёгких. По свидетельству Лукаса, Спиноза почти не отдыхал.
Бóльшую часть дня он проводил в своей комнате и однажды в течение
трёх месяцев не выходил из дома.
*
В 1663 году Спиноза поселился в Ворбюрге — в предместье Гааги, где прожил шесть или семь лет. За это время у него в Гааге появился круг
друзей, среди которых был Ян де Витт — глава правительства республики
Нидерландов, просвещённый и деятельный человек.
Друзья уговорили Спинозу
перебраться поближе к ним, и он переселился в
город.
В течение прожитых в Ворбюрге лет Спиноза работал над
«Богословско-политическим трактатом», и в 1670 году он издал его в Амстердаме
без указания своего имени. Эта книга —
монолог о наболевшем, это монолог человека, который не мог больше молчать. Публикация «Богословско-политического
трактата» была необычайно дерзким поступком.
Очевидно Спиноза услышал вдохновенный призыв Фрэнсиса Бэкона к интеллектуалам и учёным ринуться на
поиски достоверных знаний. И уж точно не
подлежит сомнению, что он в своих исканиях усвоил разъяснённый
Декартом и во многом профанированный им же метод познания, который требовал не
принимать за истину ничего из того, что не открылось разуму ясно и отчётливо. Спиноза не просто позаимствовал у Декарта это правило, но и строго следовал ему. Он применил метод Декарта именно к той, самой
важной для воцерковленных народов Европы, области религиозной жизни, которую и
Фрэнсис Бэкон, и Декарт, и другие философы объявили неприкосновенной для
логического анализа или же просто не затрагивали, опасаясь конфронтации с
церковью. В доводах разума Спиноза видел
мощную силу, способную разрушить бастион усвоенных людьми предрассудков, и он
не побоялся публично высказаться о том, что ему открылось. Он, проклятый общиной иудей, вступил в борьбу
с богословами всех толков за свободу иметь и высказывать свои взгляды.
*
В
Предисловии к «Богословско-политическому трактату» Спиноза прямо заявил, что раннее христианство и образ
жизни крещёных народов связывает только обрядность; христиане ежедневно
проявляют друг к другу самую ожесточённую ненависть; религия превратилась в
орудие, которое монархи и политики используют, чтобы держать людей в
невежестве, в рабстве и страхе. Всеобщие
раздоры Спиноза объяснял тем, что короли и церковь навязывают народам
единомыслие, и тем, что о спекулятивных понятиях издаются законы, и тем, что
граждан судят за мнения как за преступные действия. Он выступил против обращения с человеком как
с послушным бездумным животным:
Порабощать умы людей предрассудками или ограничивать их суждения каким-либо другим образом совершенно несовместимо со свободой. [...] Неудивительно поэтому, что от древней религии ничего не осталось, кроме внешнего культа (но даже его, кажется, народ соблюдает из раболепия перед Богом, а не для почитания), и вера теперь стала не чем иным, как легковерием и предрассудками; и какими предрассудками! Такими, которые превращают людей из разумных существ в скотов, не способных пользоваться своим суждением и отличать истину от лжи...
Никто не обязан жить сообразно со склонностями другого
человека, ведь каждый мыслит по-своему; никого нельзя лишить этого
естественного права, утверждает Спиноза.
Он ратует за свободу совести и веры.
Человек волен думать то, что хочет, и говорить то, что думает, заявил
он.
Здесь же, в Предисловии, Спиноза заметил, что его трактат
адресован людям с философским складом ума.
Обывателей же и тех, кто разделяют пристрастия толпы, он попросил не
читать эту книгу, потому что от суеверия и страхов они не избавятся, а
повредить интеллектуалам смогут.
Одной из причин, которые побудили его к написанию этого
трактата, Спиноза назвал непрекращающиеся ожесточённые споры из-за того, что
многие принимают сказанное людьми за божественное учение. Эти заблуждения порождают ненависть,
обвинения в ереси и ведут к преследованию инакомыслящих. Осознав это, Спиноза проштудировал Библию заново — тщательно и беспристрастно, как выразился
он. Спиноза действительно подошёл к
разбору библейских текстов непредвзято и сделал это столь смело, как никто до
него за всю многовековую эпоху могущества церкви.
*
В первых главах «Богословско-политического
трактата» Спиноза повёл речь о пророчествах и
пророках. Пророки были одарены
способностью более живого воображения по сравнению с другими людьми, но такие
впечатлительные натуры менее других склонны к логическому и отвлечённому
мышлению, говорит он; пророчество не делало провидцев более знающими. Предвидение по достоверности уступает
естественному познанию, которое не нуждается ни в каких знамениях; пророчество
и учёность — понятия не связанные между собой, утверждает Спиноза. Каждый из древних ясновидцев оставался при
своих предвзятых мнениях, а поскольку их взгляды не совпадали, значит на
сообщения прорицателей нельзя полагаться; точность их пророчеств и правота
откровения остаётся весьма сомнительной.
В подтверждение своих слов Спиноза привёл противоречивые суждения о
действиях Бога и о природе Бога, высказанные библейскими пророками — от Ноя до
Моисея и от Иисуса Навина до Иисуса Христа и апостолов, — после чего сделал
вывод:
2 Поэтому довольно далеко от истины уверение, что у пророков следует
заимствовать знания о естественных и духовных вещах. Итак, мы можем заключить,
что мы не
обязаны верить пророкам ни в чём, кроме того, что составляет цель и сущность
откровения. В остальном каждый может верить как хочет.
Библейские тексты были ориентированы
на людей с ограниченным мировоззрением: древние иудеи
не знали, в чём состоит счастье человека,
и имели весьма смутные представления о Боге, пишет Спиноза. По умственному развитию и добродетелям они не
отличались от других народов. Книги
Писания убеждали потомков Израиля лишь в необходимости повиноваться закону
Ветхого Завета; избрание иудеев состояло не в пророчествах, — провидцы
появлялись и у других народов; иудеи были призваны только для основания
государства на справедливых началах и для предоставления свобод гражданам, что
обеспечивало им счастливый образ жизни.
Сказав, что Бог не избрал народ Израиля навеки, Спиноза
перешёл к разговору о всеобщем законе.
Евреи когда-нибудь восстановят утраченную государственность, но у них
больше нет никаких преимуществ по сравнению с другими народами; «3 Поэтому вечный
завет Бога, основанный на знаниях и любви, является универсальным», —
утверждает Спиноза. Этот естественный
божественный закон, или что то же — закон природы, запечатлён в душе каждого
человека от рождения. Наградой за
следование ему служит само его исполнение — познание Бога и естественная любовь
к Богу, идущая от свободной души, а нарушение закона лишает этих благ, влечёт
за собой рабство души и плоти. Именно
этот закон являет собой универсальную религию, суть которой состоит в любви и
праведности. Эта всеобщая истинная
религия не требует веры в чудеса; она не нуждается ни в исторических рассказах,
ни в пастырях, ни в обрядах: служители церкви нужны только простолюдинам,
заявил Спиноза; церемонии культа ничего не дают для
блаженства и добродетели, а чудес не бывает.
Рассказы об исторических событиях и чудесах, а также сюжеты, дающие
крайне упрощённое представление о Боге, включены в Библию потому, что наиболее
действенно влияют на недалёких людей.
*
Разговору о чудесах Спиноза отвёл отдельную главу «Богословско-политического трактата». Всё совершается по законам природы, то есть
по законам Бога, которые остаются неизменными; верить в чудеса — значит
признавать, что Бог поступает вопреки установленному им порядку, а это в высшей
степени абсурдно, уверяет он. «6 Таким образом,
в природе не происходит ничего, что противоречит её универсальным законам, а
также ничего, что не согласуется с ними или не вытекает из них», — заключил
Спиноза. В качестве причин появления
молвы о вмешательстве потусторонней силы он назвал неспособность людей
объяснить происшествия естественным ходом вещей, невольные и намеренные
искажения событий, а также неправильно понятые и переведённые фразы
летописцев. Именно этими причинами он
объяснил всё сверхъестественное в библейских историях. «6 Всё, что против природы, — то и против разума, а что против разума,
— то абсурдно и должно быть отвергнуто», — категорично заявил Спиноза. К
познанию Бога можно прийти не выискиванием чудес, а постижением неизменного
порядка вещей. Вера в чудеса скорей
ведёт к атеизму, заметил он и пояснил свою мысль: если бы в природе
действительно происходило что-нибудь противоречащее установленным в мире
законам, это заставило бы сомневаться абсолютно во всём, в том числе и в
существовании Бога.
*
Одной из целей «Богословско-политического трактата»
Спиноза назвал устранение ошибок в истории Священного Писания и опровержение
расхожих заблуждений богословов. «7 Дошло до того,
что люди не хотят видеть противоречий, но упорно придерживаются мнений, которые
приняли под видом религии», — удивляется он. Спиноза вполне осознавал, на что покушался,
но не считал свой труд совсем безнадёжным.
Бóльшую часть трактата он посвятил разбору библейских текстов и
методу их толкования.
Метод
непредвзятого прочтения Библии необходим для очищения разума, захламлённого
измышлениями богословов и выдумками людей, пишет Спиноза. В качестве общего правила он избрал научный
подход. Метод Спинозы требует изучения
древнееврейского языка, на котором книги написаны, — без этого не понять всех
нюансов фразеологии; для выявления правок, внесённых многими редакторами в
тексты Ветхого Завета и Нового Завета, необходимо знать историю и время
написания каждой книги, нужно изучить то, что происходило с этими литературными
памятниками на протяжении веков, и провести анализ существующих вариантов
каждого из них. Метод предполагает также
сбор сведений об их авторах, анализ разночтений и устранение ошибок, которые
вкрались в книги. Использование этого
метода предусматривает не слепую веру рассказам пророков, а выявление
действительного хода событий.
Рассматривая библейские тексты один за
одним, Спиноза говорит об их особенностях и показывает, что их авторы — не те
мужи, чьи имена с ними связывают: автор Пятикнижия — не Моисей, а человек,
который жил гораздо позже законоучителя иудеев; и книга Иисуса Навина появилась
спустя века после его смерти; и Книгу Судей написали не судьи.
Несмотря на ошибки и фальсификации, суть
сказанного в Библии точна; эта книга осталась бы божественной, даже если б
оказалась написанной другими словами или на другом языке, потому что в ней
отразилось главное: необходимость любить Бога больше всего, а ближнего — как
самого себя; справедливы и другие моральные правила, которые внушают библейские
сюжеты, пишет Спиноза. Исходя из этого,
он заключил, что всеобщий божественный закон, которому учит Писание, дошёл
неискажённым.
*
В четырнадцатой главе
«Богословско-политического трактата» Спиноза вернулся к разговору о
божественном законе и назвал основные положения универсальной веры. Никакие установки религиозных учений,
вызывающие разногласия между честными людьми, не имеют к ней отношения, сказал
он. Верующий человек — не тот, кто
усвоил религиозные догматы, а тот, чьи дела добры. В качестве общих установок универсальной веры
Спиноза видел лишь такие, которые способны укрепить душу в любви к
ближним. Названные им положения всеобщей
веры совпадают с основными постулатами Библии; их немного: существует Бог,
справедливый и милосердный; он един, присутствует всюду и господствует над
всем; для него всё открыто. Почитание
Бога состоит только в справедливости и благодушии, то есть в любви к
ближним. Бог хранит тех, кто живут по
таким правилам, и прощает грехи раскаявшимся.
Универсальная вера предполагает также богопознание — без него
повиновение Богу неполно и даже невозможно.
Обо всём остальном каждый волен думать как считает нужным.
Перечислив эти положения, Спиноза
повторил, что даже их каждый человек может уяснять по-своему и может судить о
сказанном в Писании сообразно своему мировоззрению: не имеет никакого значения,
считает ли человек, что Бог это дух, или свет, или мысль, или огонь, понимает
ли награду праведников и наказание злодеям как естественные или
сверхъестественные действия Бога и так далее.
Обвиняя религиозных фанатиков за преследование инакомыслящих, Спиноза
назвал их врагами Христа и государственными преступниками. В отличие от гражданских прав и общественных
отношений, которые имеют дело с внешним миром, основание веры находится в душе,
пояснил он; поэтому каждый свободен в своих суждениях о религии. Спиноза дерзко заявил, что мнение любого
человека о вере столь же авторитетно, как суждение о вере папы римского.
*
Признав, что Библия принесла людям
большое утешение, Спиноза советовал читателям его трактата не принимать за
истину каждое сообщение в библейских текстах, потому что книги Писания
ориентированы на понимание простолюдинов.
Он встал на защиту разума против ревностных педантов: «15 ...Я
более чем удивлён тому, что разум — этот возвышенный дар, этот божественный
свет — хотят подчинить мёртвой букве, которая могла быть искажена кознями
людей...». Спиноза был
убеждён, что споры и ереси, непрестанно терзающие церковь начиная со времён
апостолов, прекратятся только тогда, когда религия сведётся к тем простым
поучениям, которые он назвал в изложении принципов универсальной веры.
Спиноза стремился разграничить сферы философии и
религии. Между ними нет никакого
родства, у них разные цели, уверял он. «15 ...Мы
можем считать неоспоримым, что ни богословие не обязано служить разуму, ни
разум богословию, но у каждого из них своя область. Ведь как мы сказали, сфера разума — истина и
мудрость, а сфера богословия — благочестие и послушание», — утверждает Спиноза.
Приверженцы лукавой теории двойственности истины тоже разграничивали
полномочия философии и религии, но разделяли по методам установления
достоверности чего-либо; саму область знаний они считали общей и рассматривали
оба подхода как правомерные. Спиноза же
строго размежевал предметные области религии и философии, — разграничил таким
образом, что отказал богословам в праве решать, что истинно, а что ложно. Согласно его разделению полномочий между
религией и философией, судить об истинности любой точки зрения и достоверности
любого явления может только разум.
*
Последние главы
«Богословско-политического трактата» представляют собой своего рода манифест
духовной свободы человека. Верховные
права, касающиеся внешней стороны религиозных культов, должны принадлежать
правительству, пишет Спиноза. Именно
светским властям положено управлять церковными делами, судить о нравах и
поступках людей. А вера — личное дело
каждого. И для государства, и для
религии пагубно, когда властью наделены священнослужители, когда они могут
издавать декреты. В качестве примера
Спиноза указал на первосвященников Рима: получив неограниченную власть, папы
повелевали королями и достигали своих целей одним росчерком пера. Спиноза был убеждён и в том, что нельзя
устанавливать законы о религии, о чисто умозрительных вещах, о взглядах, —
такие постановления неизбежно вызывают споры.
Цель государства Спиноза видел в защите
граждан и в обеспечении их свобод.
Каждый человек обладает правом думать, рассуждать и говорить о чем-либо,
лишь бы это не было покушением на верховную власть и не нарушало бы мир в
стране; посягательство на интеллектуальную свободу человека — есть насилие,
заявил он. «20 ...То правительство является
жестоким, которое лишает граждан свободы выражать свои мнения и поучать других;
и напротив, то правительство является разумным, которое предоставляет каждому
такую свободу», — утверждал Спиноза.
Наиболее естественно, по его убеждению, такая политика властей может
быть установлена в демократическом государстве, где все граждане обладают равными
правами.
Во взглядах существует столько же
различий, как во вкусах; и как бы власти ни старались подавить свободу
суждений, им это не удастся, заявил Спиноза.
Признавая, что открытое высказывание мнений сулит некоторые неудобства,
он спросил читателей, случалось ли когда-нибудь, чтобы от мудрых установлений
не происходили какие-нибудь побочные негативные последствия. «20 Тот, кто хочет регулировать всё действиями законов, скорее
пробуждает пороки, чем исправляет их.
То, что нельзя предотвратить, нужно разрешить, несмотря на
злоупотребления, которые могут от этого возникнуть», — продолжил Спиноза и привёл в пример алчность,
ревность, пьянство, стремление к роскоши, от которых нельзя избавиться с
помощью законов. Помимо того что свобода
суждений является благом сама по себе, она абсолютно необходима для прогресса
наук и искусств, поскольку их развивают люди независимых, непредвзятых
взглядов.
Чем больше стараются лишить людей
свободы слова, тем упорнее лучшая часть общества борется за неё. Подобные насильственные законы не только
бесполезны, но крайне вредны:
20 Что
может быть более губительным для государства, чем то, что честных людей отправляют
как злодеев в изгнание, потому что они придерживаются особых мнений и не умеют
притворяться? Что может быть более пагубным, чем преследовать
как врагов и казнить как за преступления тех людей, которые
думают самостоятельно?
Возмутителями спокойствия являются не
вольнодумцы, а те власть имущие, которые стремятся подавить свободу слова,
утверждает Спиноза. Если бы такое
насилие удалось, люди думали бы одно, а говорили другое, и тогда в государстве
правили бы лицемерие, обман, угодливость, произошла бы порча нравов, пишет
он. Свобода суждений должна быть
гарантирована для того, чтобы люди могли жить в согласии, несмотря на
существующее разнообразие и противоречивость мнений.
В этой последней главе
«Богословско-политического трактата» Спиноза заявил, что целью государства
должно быть именно обеспечение и охрана свобод граждан. В подтверждение того, что снятие контроля над
умами людей не только не опасно, но ведёт к веротерпимости и уважению к каждому
человеку независимо от взглядов, Спиноза указал на достижения своего отечества
и родного города Амстердама, жители
которого придерживаются разных убеждений и верований, но замечательно ладят.
*
Насколько далеко было от реальности представление Спинозы о степени
терпимости жителей республиканских Нидерландов к человеку с нетрадиционными
убеждениями показала реакция его соотечественников на появление «Богословско-политического
трактата». Публикация этой книги вызвала
бурные негодования богословов. Поместные
соборы объявили её запрещённой. А в 1674
году, когда Яна де Витта уже не было в живых, новое правительство страны
поставило её продажу и распространение вне закона. Имя автора стало известным. Спиноза нажил себе много врагов и прослыл
атеистом. Его биограф Колерус назвал трактат богомерзким и зловредным.
Дерзость Спинозы поразила
даже философов и учёных. До появления
этой книги секретарь Лондонского королевского общества Генрих Ольденбург всячески побуждал Спинозу обнародовать свои взгляды.
«Я сожалею, что Вы держите свои труды под спудом, тем более что Вы
живёте в такой свободной республике, где можно думать то, что хочешь, и
говорить то, что думаешь. Сбросьте же всякого рода путы...» — укорял он Спинозу в письме, датированном 31 июля 1663 года по Юлианскому календарю. Обнаружив расхождение в десять дней в
датировке разными литературными источниками одних и тех же писем, отправленных
в то время из Англии, Скрижаль уяснил, что Великобритания перешла на
Григорианский календарь только в XVIII столетии.
Начиная с марта 1665 года Ольденбург
издавал журнал «Философские труды Королевского общества», и он,
возможно, намеревался представить просвещённого нидерландского затворника
учёным Европы. В письме от 12 октября
1665 года Ольденбург ещё более
настойчивей призвал Спинозу
опубликовать свой трактат о богословии и политике:
Изложенные
Вами мотивы, побудившие Вас к написанию трактата о Священном Писании, я
полностью одобряю и с нетерпением хочу познакомиться с Вашей
работой. [...] Я всем сердцем желаю, чтобы Вы, наконец, показали плоды
Вашего таланта и препоручили их философскому миру для попечительства и
просвещения. [...] Что Вас останавливает, мой друг? Чего вы боитесь?
Постарайтесь сделать это. Вы увидите, что весь сонм истинных философов будет
защищать Вас. Я осмеливаюсь заверить Вас в этом, что не стал бы делать, если бы
сомневался и не был в этом вполне убеждён.
Однако после выхода «Богословско-политического трактата» дружеское
отношение Ольденбурга
к Спинозе перешло в настороженное. В
июле 1675 года, узнав, что Спиноза собирается опубликовать новое сочинение,
«Этику», Ольденбург предостерёг его: «Позвольте мне, исходя из моей
искренней привязанности к Вам, призвать Вас не помещать туда ничего такого, что может быть истолковано как
пренебрежение религиозными добродетелями». Далее в этом
письме он сделал чуть ли не одолжение Спинозе, согласившись на получение
«Этики» и настоятельно попросил при отправке книг в Англию соблюдать строгую
конспирацию: «Впрочем, я не откажусь принять несколько экземпляров этого
трактата. Но я прошу Вас адресовать их
на имя голландского купца, живущего в Лондоне; он передаст их мне. При этом нет
необходимости упоминать о том, что такие-то книги посланы для меня».
Несмотря на запрет, владельцы некоторых типографий тайно
издавали «Богословско-политический трактат».
При этом они указывали вымышленные имена авторов и выносили на обложки
заглавия, никак не связанные с вопросами философии: «Полное собрание
хирургических сочинений...», «Первое собрание исторических работ...», «Новый
взгляд на общую медицину...».
*
Талантливый государственный муж Ян де Витт, который фактически управлял
Нидерландами на протяжении двадцати лет, не позволял богословам вмешиваться в
политические дела республики. Он
покровительствовал Спинозе, и возможно поэтому Спиноза решился издать «Богословско-политический трактат».
Настали другие времена. В марте 1672 года Франция и Англия объявили
Нидерландам войну. Ян де Витт стремился к сохранению
мира, и его потеснила партия приверженцев молодого принца Вильгельма
Оранского. В августе 1672 года сторонники Вильгельма
натравили толпу сначала на Яна де Витта, а затем и на его брата Корнелиса. Оба были убиты, после
чего живодёры буквально
растерзали их тела на части.
Год спустя после гибели Яна де Витта положение Спинозы ещё
более усложнилось: помимо обвинений в богохульстве, ему приписали измену
родине. Поводом тому послужила его
поездка в Утрехт к командующему французскими войсками Людовику II Бурбону,
принцу де Конде.
Принц де Конде интересовался философией, и по сообщению того же пастора
Колеруса, он очень хотел познакомиться с автором «Богословско-политического
трактата». Почему Спиноза откликнулся на
приглашение французского полководца — осталось неизвестным. Встреча не случилась: они разминулись. Офицер, с которым Спиноза беседовал в
Утрехте, пообещал ему пожизненную пенсию от французского короля, если он
посвятит один из своих трактатов Людовику XIV. Спиноза очень вежливо отклонил
предложение. Сообщивший об этом пастор Колерус рассказал и о дальнейших
событиях:
После его
возвращения чернь Гааги была чрезвычайно возмущена и настроена против него; на
него смотрели как на шпиона и шептались о том, чтобы убить столь опасного
человека. Никто не сомневался, что он вёл переговоры с врагами о делах
государства.
Художник Ван дер Спик, у которого
Спиноза снимал комнату, опасался, что возмущённая толпа ворвётся к нему,
разгромит его дом и учинит самосуд над постояльцем. Колерус привёл далее слова Спинозы,
пересказанные ему Ван дер Спиком:
Не беспокойтесь за меня. Мне весьма
легко оправдаться: есть достаточно людей, и даже из самых значительных в
государстве, которые очень хорошо знают, чтó побудило меня к этой
поездке. Но если чернь поднимет малейший шум у вашей двери, я выйду
к ним, даже если со мной захотят поступить так же, как с несчастными де
Виттами. Я честный республиканец и всегда стремился содействовать
благосостоянию и славе моей страны.
В 1673 году, незадолго до поездки
в Утрехт, Спиноза получил предложение преподавать философию в Гейдельбергском
университете — старейшем в Германии. По
поручению Карла Людвига, правителя курфюршества Пфальц, во владениях которого
находился этот университет, к Спинозе обратился в письме его советник Иоганн
Людвиг Фабрициус:
Вы нигде не найдёте государя, более
благосклонного ко всем выдающимся людям, к числу которых он причисляет и Вас.
Вы будете располагать самой широкой свободой философствования, которой, его
высочество уверен, Вы не станете злоупотреблять во вред установленной в
государстве религии.
Курфюрст Пфальца проводил политику веротерпимости в своих
владениях. Намерение поручить
преподавание философии нехристианину подтверждало широту его взглядов. Тем не менее он предложил Спинозе
профессорство после знакомства с его ранними трудами; о
«Богословско-политическом трактате» Карл Людвиг ничего не знал.
Спиноза в ответном письме Фабрициусу очень деликатно отклонил предложение курфюрста и пояснил почему:
Я думаю, что во-первых, мне пришлось бы отказаться от философских исканий,
если бы я занялся обучением молодых людей; а во-вторых, я не знаю, какими
пределами должна ограничиваться предоставляемая мне свобода философствования,
чтобы не оказаться нарушающим установления государственной религии.
Занятие должности, которую Карл
Людвиг предложил заклеймённому на родине философу, предполагало получение годового оклада профессора, и это прозвучало в письме Фабрициуса. Спиноза не хотел продавать свою свободу.
*
Скрижаль купил раскладной стол и маленький стульчик. На большом плотном листе бумаги он крупными
буквами вывел слова о том, что автор продаёт свой сборник стихов, и приписал:
«Читать — бесплатно». В выходной день он
уложил всё это хозяйство на тележку, взял сумку с двумя десятками книг и
отправился на набережную океана, где прогуливаются его соотечественники. Здесь, на набережной, он выбрал место, где не
очень дуло, развернул рекламу и разложил на столике свой товар.
Прошло немало времени, пока к нему приблизился первый
человек. Это был пожилой мужчина. Он взял книгу в руки, открыл её, и когда
увидел стихи — тут же потерял к ней всякий интерес.
— Такое есть везде, — вздохнул он разочарованно, — а вот учебников
по киномеханике — нет.
Мужчина начал сетовать, что никак не найдёт то, что ему нужно.
— А вы не знаете, где можно купить книгу по киномеханике? —
спросил он.
Скрижаль
просидел на набережной несколько часов и стал собираться домой. Он ничего не продал. И всё же он не считал, что потратил время
зря: он подарил две книги тем людям, которые проявили интерес к поэзии.
*
В «Этике», которую зачастую
называют главным трудом Спинозы, Скрижаль нашёл немного нового по сравнению с
тем, что прочёл в «Кратком трактате о Боге, человеке и его счастье». Очевидно в «Этике» Спиноза стремился изложить
свои взгляды более подробно и убедительно, чем получилось в его в раннем «Кратком
трактате», но выбранный им способ изложения мыслей сделал это сочинение крайне
тяжёлым для чтения.
Само название труда — «Этика,
доказанная в геометрическом порядке» — говорит о том, что в выборе стиля письма
Спиноза последовал за Декартом, который представил вывод о существовании Бога
при помощи приёмов математики. Но Декарт
в попытке математизации философии ограничился лишь небольшой главой в
приложении к «Размышлениям», а Спиноза в «Этике» представил в форме строгих
логических выкладок всё своё мировоззрение; к этому методу аргументации он
прибегнул ещё в первом опубликованном труде — в «Принципах философии Рене
Декарта, продемонстрированных в геометрическом порядке».
«Этика» построена на утверждениях, числом больше двухсот пятидесяти, которые в
переводе с латыни на ряд языков названы теоремами; каждое утверждение
сопровождается доказательством, после которого идут следствия с одним или
несколькими примечаниями, и все эти представленные математизированными
положения содержат множество перекрёстных ссылок. В трактате встречаются также определения, аксиомы,
постулаты, леммы и объяснения. Этот
опробованный Декартом и развитый Спинозой способ философствования чем-то
напомнил Скрижалю ходульные построения схоластов: общим здесь было стремление
придать своим суждениям значимость неоспоримых истин — выдать за несомненное
то, что доказательству не поддаётся.
*
В попытках Декарта, а затем
Спинозы ещё больше математизировать методы схоластов Скрижаль увидел тщетность подобных усилий.
Задумавшись над причиной столь явной неудачи, он объяснил её намерением
передать абсолютно точно связи между неоднозначными понятиями. Он увидел логическую закономерность в том, что стремление любого автора к
предельной ясности изложения своих взглядов с помощью размытых по смыслу слов
неизбежно порождает недопонимания.
В математике между числами — будь их два, три или сколь угодно много —
существуют вполне определённые отношения.
Философия же оперирует терминами, имеющими большой смысловой
диапазон. Даже если не принимать во
внимание упрощений при формулировке мыслей с помощью речи и неизбежных
искажений в текстах при их переводах с одного языка на другой, — каждое из
таких слов, как «Бог», «разум», «душа», «свобода», «необходимость», «воля»,
«добро», «зло», «бессмертие», охватывает самые разные представления людей и потому
несёт в себе множество возможных значений.
Связывание двух таких смысловых множеств порождает третье и тем самым
многократно расширяет диапазон подтекстов, стоя́щих за фразой. Понятие «разум Бога» несёт в себе больше
истолкований, чем каждое из его двух словесных составляющих. Увеличение числа неоднозначных слов до
законченной фразы — «разум Бога является единственной причиной вещей» — ещё
больше размывает логические связи между отдельными частями речи в таком
высказывании. Поэтому смысловое пространство
в философских формулах и утверждениях Спинозы часто оказывается неопределённым
и сложным для оценки обоснованности его доказательств.
*
Скрижаль пришёл к выводу, что попытки пишущих
интеллектуалов свести отношения между философскими понятиями до одной-единственной
логической связи между этими понятиями возможно чаще всего в представлениях
только одного человека — того, кому именно такая связь кажется очевидной и даже
доказанной, то есть в сознании самогó автора. Размышление над попытками Декарта и Спинозы
представить свои философские взгляды обоснованными с математической точностью
помогло Скрижалю уяснить, что философия — это область приложения ума,
охватывающая представления людей прежде всего о таких важнейших законах мира и
таких явлениях в жизни человека и эволюции человечества, которые остаются за
пределами достоверных знаний.
*
Спиноза в «Этике» повторил
сказанное в «Кратком трактате»: Бог — это субстанция, которая охватывает собой
абсолютно всё и которая состоит из бесконечно многих атрибутов; главные из них
— мышление и протяжение. Все вещи
представляют собой состояния Бога или модификации атрибутов Бога. О том же Спиноза сказал другими словами: вся природа — это один индивидуум, части которого
бесконечно меняются, не изменяя при этом индивидуума в целом.
Бог является причиной того, что
всё возникло, и причиной того, что всё продолжает существовать. Причём о каких-то волевых устремлениях Бога
говорить нельзя: Бог действует по законам своей природы; у него нет целей, как
нет целей в его существовании. Тем не
менее Спиноза ведёт речь и о воле, и о разуме как возможных атрибутах Бога,
которые в корне отличаются от того, что люди обычно понимают под этими
понятиями. Поскольку воля Бога постоянна и не может быть иной, то и
вещи не могут быть иными. В природе нет ничего случайного. Случайными люди называют события только из-за
несовершенства своего знания, утверждает Спиноза. Он привёл
обоснования и того,
что человек не волен в своих действиях:
у каждого поступка есть причина, которая имеет предшествующую причину, и так
далее, а значит конечная и единственно свободная причина всех решений — Бог. Тот, кто убеждён,
что поступает по собственному усмотрению, глубоко заблуждается: «I.36 Люди считают
себя свободными лишь потому, что осознаю́т свои желания, но причин,
которые побуждают их к желаниям, они не знают». Спиноза пояснил, что под свободной волей Бога
нужно понимать не произвольное действие, а первое в ряду последующих, — то,
которое определяет все остальные и которое строго соответствует естественным,
неизменным законам.
Наиболее противоречивыми из неувязок «Этики» или же из того,
что он недопонял в прочитанном, Скрижаль нашёл те пассажи, где речь идёт о разуме
Бога. В «Кратком трактате» Спиноза
говорил, что Богу нельзя приписывать модификаций мышления, кроме тех, которыми
наделены сотворённые особи. И в «Этике»
он вроде бы повторил, что все
разумные души составляют вечный и бесконечный разум Бога; и формулировка тридцать первого утверждения первой книги «Этики» несёт в
себе тот же смысл:
разум — так же
как воля, желание, любовь —
относится только к порождённой природе.
Однако несколько раньше по тексту, в комментарии к семнадцатому
утверждению, Спиноза определённо заявил, что именно разум Бога служит причиной
возникновения всех вещей, а это предполагает существование высшего
интеллектуального начала, которое наделяет разумом отдельные особи.
*
Душу человека считают
пребывающей во времени и смертной потому, что она связана с телом; однако душа
не может совершенно уничтожиться:
её сущность — Бог, и значит она вечна;
точнее, вечным является разум, который составляет часть души, утверждает
Спиноза в «Этике». Другая же, погибающая часть не имеет никакого
значения. Спиноза не разъяснил своего
понимания бессмертия разума, как не сделал это и в «Кратком трактате». И всё же он не оставил своим читателям
сомнений в том, что его представления расходятся с религиозными догматами,
которые сулят вечную жизнь праведникам.
Тот, кто ожидает от Бога вознаграждения после смерти за
благочестие, далёк от истинной добродетели; искать добродетели следует ради неё
самой, потому что нравственная жизнь более всего соответствует естественным
задаткам людей: «IV.24 Поступать в
соответствии с принципами добродетели есть не что иное, как действовать по
законам собственной природы». Именно
такое, с чистой совестью, служение Богу делает человека наиболее счастливым и
свободным, уверяет Спиноза.
Для достижения высшего счастья необходимо также расширять
свои познания. Сказанное ранее о том,
что Бог составляет основу разума, Спиноза в последней части «Этики» уточнил: «V.36 Сущность
нашего разума состоит исключительно в знании, начало и основу которого
составляет Бог...». А поскольку Бог
— это всё, значит постигая мир,
человек тем самым познаёт Бога. Именно процесс познания обеспечивает вечное
существование душе, доказывает Спиноза: чем больше человек познаёт, тем
больше его наполняет любовь к Богу и тем бóльшая часть его души — разум
— остаётся нетронутой после остановки дыхания.
Поэтому невежда перестаёт существовать со смертью тела. А жизнь мудрого человека, занятого
самопознанием и познанием Бога, ведёт к душевному равновесию и не имеет
конца. Спиноза закончил «Этику» словами
о том, что для достижения такой внутренней гармонии и неразрывной связи с миром
требуются большие усилия: «V.42 Хотя путь, на который я указал, кажется очень
трудным, его можно найти. То, что
находят столь редко, и должно быть трудным.
Если бы спасение было просто и достигалось без больших усилий, то
неужели почти все пренебрегали бы им? Но превосходное так же сложно, как редко».
*
Скрижаль задумался о
роли Спинозы в борьбе интеллектуалов Европы за освобождение крещёных народов
из-под духовного гнёта церкви. В
независимой философской позиции Спинозы проявилось нечто новое в истории духа
Западной цивилизации, уяснил он. Точнее,
не новым, а необычным — первым со времён гибели Древнего мира — прозвучал
решительный призыв к современникам добиваться установления в обществе свободы
слова и уважения к человеку независимо от его взглядов. По сути, Спиноза ратовал за восстановление
утраченных духовных ценностей греческо-римского мира. Подхватив утверждение Декарта «я мыслю», он
заявил: «Я мыслю как свободный человек», и своими трудами он доказал это. Спиноза продолжил те искания лучших, смелых
умов, которые с закатом эпохи Цицерона, Сенеки, Плотина и неоплатоников если не
прервались, то стали крайне зашоренными.
Найдя в прочитанном созвучие многих мыслей — своим и сумев помалу
вжиться в реалии XVII века, Скрижаль увидел Спинозу своим современником,
живущим где-то рядом.
*
Стоял один из тех осенних дней, когда лучи скупого на
тепло солнца казались нежданным, щедрым подарком и наполняли душу щемящей
радостью. Наслаждение этой гармонией
между внутренним миром и внешним то и дело нарушали порывы прохладного ветра,
который напоминал о своих правах и гнал по земле опавшие листья.
Скрижаль шёл по улицам Гааги и разыскивал дом художника
Ван дер Спика. Город был небольшим, и
долго расспрашивать прохожих не пришлось.
Помогло то, что он знал названия улицы, где жил художник, и
находившегося поблизости канала.
Когда Скрижаль уже стоял у кирпичного дома, на который
указал ему пожилой господин, он слегка оробел.
Пройдя несколько раз по улице до канала и обратно, он присел на
разбитую, перевёрнутую вверх дном лодку, лежавшую почти напротив дома Ван дер
Спика. Дом был трёхэтажным. Два окна на первом этаже, справа от входной
двери, закрывали шторы. Продолжая
раздумывать, что делать дальше, Скрижаль то и дело посматривал на три окна
второго этажа и на два небольших окна под мансардной крышей, но в них никто не
показывался.
Скрижаль вполне осознавал, что не имеет никакого права
вмешиваться в жизнь Спинозы. И он не
хотел отнимать время у философа. «Так
что же ты здесь делаешь?» — спросил он себя.
Разобраться в своих намерениях он не смог, но понимал, что искать ответ
на этот вопрос нужно в той малоизученной области знаний, где таятся
закономерности притяжения между близкими по духу людьми.
— Добрый день, — обратился к нему экстравагантного вида
молодой мужчина. На нём был красный
берет, из-под которого спускались на плечи светлые кудрявые волосы. Широко раскрытые глаза, торчащие в стороны
тонкие усы и узкая, заострённая книзу бородка придавали его лицу выражение
чем-то удивлённого человека.
Прогуливаясь по улице, он уже несколько раз проходил мимо Скрижаля и
украдкой бросал на него взгляды.
— День добрый, — ответил Скрижаль.
— Разрешите представиться, — мужчина слегка склонил
голову, — Хендрик Ван дер Спик, художник.
Простите, если мой вопрос покажется вам странным... Очень надеюсь, что
моё предложение вас не оскорбит... Я ищу натурщика для картины... Не могли бы вы попозировать?.. — Плачу я
немного, — добавил он, покручивая усики, — однако это не займёт много времени.
Большей удачи Скрижаль ожидать не мог. Он тоже представился и согласился.
Ван дер Спик не скрывал радости.
— Я живу здесь, — он показал в сторону дома, в окна
которого ещё минуту назад вглядывался Скрижаль. — Будьте моим гостем.
Когда они подошли к двери, Ван дер Спик осторожно спросил:
— Вас не смутит, если я попрошу вас позировать в хитоне?
— Нет, — улыбнулся Скрижаль.
В лицо пахнул сладковатый смешанный запах печёностей и
горелых поленьев. На кухне молодая
беременная женщина раскатывала тесто. По
её кивку и доброжелательной улыбке Скрижаль понял, что это жена художника. Появлению незнакомого гостя она не удивилась. Видимо в дом часто приходили натурщики.
Они поднялись на второй этаж. Скрижаль ожидал увидеть картины на стенах и
творческий беспорядок, но увидел голые стены и простую деревянную мебель. В комнате было очень чисто. О том, что хозяин рисует, говорил только
мольберт, который стоял за ширмой, у окна, и треножник с графитными карандашами
и красками.
Ван дер Спик снял с себя берет и накидку, открыл
деревянный сундук и достал небольшой кусок ткани серого цвета.
— Это надевают так, — показал он, облачаясь в хитон.
Художник с тонкими чертами лица, с растопыренными усами и
козлиной бородкой выглядел в этом одеянии и в панталонах очень забавно.
— Я рисую картину о последних минутах жизни Сократа, —
сказал Ван дер Спик, снимая с себя хитон.
Скрижаль переоделся за ширмой и вышел из-за неё испытывая
неловкость. Он стоял босым с
полуоткрытым торсом; короткое облачение едва прикрывало его трусы. Ван дер Спик убрал ширму, поправил Скрижалю пряжку
на плече, которой скреплялись концы хитона, и попросил его сесть на край
сундука.
— Вполоборота ко мне, — уточнил он. — Так... Хорошо...
Представьте себе, что Сократ — ваш друг, который вот-вот должен умереть. Он подносит к губам чашу с ядом, и вы
смóтрите на него... Поверните, пожалуйста, голову чуть больше в сторону
стола... Хорошо... Вы закрываете рукой
рот и едва сдерживаете себя, чтобы не закричать... Вот так... Подайтесь,
пожалуйста, чуть вперёд... Так... Всем телом... Чуть больше... Да, вот так.
Ван дер Спик работал молча. Время шло, у Скрижаля замёрзли ступни и от напряжения
болела спина. Когда он стал сомневаться,
не зря ли сюда пришёл, на лестнице послышались шаги.
Боковым зрением Скрижаль увидел, что с верхнего этажа
кто-то спускался. Он подумал, что это
мальчик.
— Добрый день, господин Спиноза, — поздоровался хозяин, не
отрываясь от мольберта.
— Здравствуйте, Хендрик, — ответил Спиноза. —
Здравствуйте, господин, — поздоровался он ещё раз. Скрижаль чуть повернул голову и увидел
низкорослого человека в просторном затянутом поясом халате. Убедившись, что Спиноза поздоровался с ним,
он кивнул в ответ.
— Брегита печёт пироги.
Если вы собрались обедать, присоединяйтесь к нам. — сказал Ван дер Спик.
— Хорошо, — согласился Спиноза, спускаясь на первый этаж.
Скрижаль сразу же забыл о боли в спине.
Спиноза пришёл с тарелкой каши, сел за стол и начал есть.
— Что-то вы очень поздно сегодня обедаете, — сказал Ван
дер Спик.
— Я лёг спать под утро, — как будто извиняясь ответил
Спиноза.
— Не жалеете вы себя, дорогой мой. Вы совсем не отдыхаете... И как можно жить на одной молочной каше — я
тоже не понимаю.
— Мне работа приносит удовольствие, — улыбнулся Спиноза, —
а каша не пустая, она с изюмом.
Продолжая работать, Ван дер Спик заговорил со своим
жильцом о войне с французами, и они стали обсуждать положение дел на фронтах
Европы.
Скрижалю даже не пришлось косить глазами; Спиноза
находился в поле его зрения. Это был
щуплый человек с узкими покатыми плечами.
Крупные черты лица — характерный для евреев дугообразный нос, и широко
посаженный в полуулыбке рот, и большие, далеко разведённые тёмно-карие глаза —
должны были, казалось, делать его облик малопривлекательным. Но Скрижаль подпал под его обаяние. Лицо Спинозы выражало юношескую наивность;
оно лучилось добротой и тихой радостью.
Красивые, слегка вьющиеся чёрные волосы ниспадали на плечи и
подчёркивали его утончённое благородство.
Проницательный, но по-детски открытый взгляд глубоких глаз выдавал
незащищённость и обострённую ранимость этого человека. Никак нельзя было предположить, что он
дерзнул пойти против всех, — задумал в одиночку разрушить средневековые устои
Западной цивилизации.
Пока Скрижаль рассматривал Спинозу, Ван дер Спик перевёл
разговор на другую тему. Он рассказывал
о том, что городской совет заказал ему картину о Сократе и что висеть она будет
в ратуше, в зале заседаний.
На лестнице показалась хозяйка с полной миской пирогов.
— Угощайтесь, — сказала она и поставила миску на стол. —
Только осторожно, пироги ещё горячие.
Когда она взяла пустую тарелку Спинозы и направилась к
лестнице, он спохватился и попытался остановить её:
— Нет-нет, я сам отнесу.
— Ну что вы, я же иду на кухню, — сказала хозяйка и
покачала головой.
— Спасибо, Брегита, — поблагодарил её Спиноза. Он вернулся к столу заметно покрасневшим.
В смущении Спиноза ещё больше походил на ребёнка. Скрижаль по-хорошему удивлялся тому, как мог
этот слабый с виду человек сохранить чистоту души, выдержав столько нападок,
столько злобы и ненависти.
— А как будет называться картина? — спросил Спиноза.
— «Смерть Сократа», — ответил Ван дер Спик, не повернув
головы.
— Хм... Назовите её лучше «Бессмертие Сократа», —
посоветовал Спиноза. Он посмотрел на
Скрижаля, замершего в позе потрясённого свидетеля последних слов афинского
философа, и улыбнулся: — Мудрецы не умирают.
— Никто не знает, что происходит после смерти, — не сразу
в задумчивости возразил Ван дер Спик.
Склонив голову набок, он рассматривал голые ноги Скрижаля.
— Тут, быть может, и знать нечего, — то ли спросил, то ли
поделился сомнениями Спиноза.
Он закашлялся, и когда кашель отпустил, продолжил:
— Сократ остался после смерти тем же, кем был при
жизни... И то, что магистрат заказал у
вас картину с его изображением, лишь подтверждает это. Разум неуничтожим. А что будет с телом... какое это имеет
значение?
— Не знаю... Честно
скажу, умирать страшно. — Ван дер Спик оторвался от работы и посмотрел на
своего квартиранта. — Я постоянно думаю о том, как спастись. Вот вы учёный человек... Посоветуйте, если знаете.
Спиноза хотел ответить, но его давил кашель. Он извинился, достал платок и прикрыл
рот. Откашлявшись, он скомкал
платок. Скрижаль заметил на платке
красное пятно.
— Я бы посоветовал вам думать о жизни, Хендрик, — сказал
Спиноза. Он всё ещё неровно дышал, но
продолжал говорить, будто не испытывал неудобства. — Вот вы рисуете тело человека, но стремитесь передать
состояние души, ведь так?.. И это
правильно... Нужно передавать душу, —
Спиноза улыбнулся, хотя с трудом сдерживал кашель. — Вкладываёте душу в то, что
делаете, — и вы спасётесь.
Спиноза опять прикрыл рот платком, закашлялся и встал
из-за стола.
— Прошу прощения, — извинился он и поспешив к лестнице,
быстро поднялся по ступеням.
Ван дер Спик опустил голову и тяжело вздохнул.
— Святой человек... — едва слышно промолвил он и
задумался. — Простите, пожалуйста, — встрепенулся он, — я уже заканчиваю,
осталось сделать пару штрихов.
Скрижаль не расслышал обращённых к нему слов. И слухом, и мыслями он ушёл в себя. Ему глубоко запало в душу сказанное Спинозой:
«Мудрецы не умирают».
____________________
Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»